Узбекистан: журналист почти 20 лет провел в заключении
ACCA продолжает публиковать истории политзаключенных, осужденных по сфабрикованным делам в эпоху правления Ислама Каримова. О своей судьбе специально для ACCA — известный узбекский диссидент и независимый журналист Юсуф Рузимурадов, отсидевший срок с 19 августа 1999 года по 20 февраля 2018. Редакция полностью приводит его рассказ.
С 1992 года по всему Узбекистану начались гонения на инакомыслящих. Начали травить и представителей CМИ, оппозиционных режиму Каримова. В этой связи я вынужденно покинул Родину и вместе с женой уехал в Киев, столицу Украины. До 1999 года я, как независимый журналист, активно сотрудничал с узбекской службой радио «Свобода» и периодически выступал с критическими статьями о вопиющем положении прав человека и социально – экономических невзгодах, из-за которых страдал узбекский народ. Потихоньку обживался и начал заводить тесные контакты с представителями творческой интеллигенции Украины.
После взрывов 16 февраля 1999 в Ташкенте я обратился с призывом к властям Узбекистана начать процесс расследования по данному теракту во избежание массовых репрессий. Мотивировал это тем, что за преступлением стоят конкретные преступники и малейшее отклонение от объективности может создать благоприятную возможность исполнителям теракта уйти от правосудия. Свою тревогу я обосновал, ссылаясь на арест матери авторитетного религиозного деятеля Обидхона кори, которая была тогда в весьма преклонном возрасте. Ровно через месяц — 17 марта того же года, возвращаясь домой из школы «Юный техник», где я учился на водительские права, на меня напали трое неизвестных в форме ОМОНа. Они выбежали из автомобиля RAF без номера, криками наводя страх на случайных прохожих. Меня жестко повалили в уличную грязь. Закручивая руки, надели сначала наручники и мешок на голову, потом закинули в машину. Никто не представился, не потребовали показать документы, подтверждающих мою личность. А ведь я мог бы оказаться не тем человеком, которого они ищут. Тем более им прекрасно было видно, что я не ношу оружия и не представляю никакой опасности. Просто сразу показали, что это не официальная операция. Все их действия нарушали законы Украины и международные правовые нормы. Становилось понятным, что за этим стоят узбекские власти, которые за это время успели превратить расследования по взрывам в массовые репрессии против народа.
Меня привезли не в городской КПЗ, а куда-то на окраину города. Адрес которого категорически отказывались называть, сколько бы мы не настаивали: за это время та же шайка успела привести еще троих — Мухаммада Бекжанова, брата Мухаммада Салиха, Кабула Диярова и Шавката (к сожалению, фамилию не помню). Нам отказали в оглашении официальной причины ареста и запретили воспользоваться правом на защиту, предусмотренного украинским законодательством для иностранцев.
В 2004 году, когда я отбывал срок, на свидание приехала жена, проживавшая в это время в США как политбеженка. Она рассказала мне о том злополучном дне похищения в Киеве. 17 марта 1999 года к ней в квартиру пришла та же, по сути, бандитская шайка в форме вместе с двумя узбеками. Не предъявив никаких документов и санкций, произвела обыск в квартире и при этом бандиты издевательски говорили о поиске бомбы. Не найдя ее, без соответствующей описи забрали из квартиры мой персональный компьютер. На следующий день опять явились и продержали жену под фактическим домашним арестом, не разъясняя причины и всячески препятствовали ей выходить из квартиры. Ясное дело, все для того, чтобы не дать ей возможность подать жалобу официальным властям и друзьям в Верховной Раде, что непременно сказалось бы на их карьере. Эти все подлости и грубейшие правонарушения навели в тот момент на горькую мысль: мы попали под каток репрессий Каримовского режима.
20 марта к вечеру нас четверых задержанных доставили в Ташкент и сразу же из аэропорта в МВД. Там нас ждали пыточные подвалы с дознавателями-изуверами. Меня 15 дней били дубинкой. Старались попасть по пяткам (часто обратной стороной дубинки с грубой зубчатой головкой) со всем размахом так, чтобы было как можно больнее.
При каждом ударе, от страданий словно искры летали из глаз, со временем онемевшие пятки перестали чувствовать боль. Ноги настолько опухли, что я не мог наступать и передвигался ползком. Если начальники — Батыр Ибрагимов или Тахир замечали пассивность дознавателя при пытке, то его немедленно заменяли другим. И тогда уж он сильно старался проявить служебное рвение, лелея мечту заполучить вожделенное досрочное звание. Мне не давали отдыха. В сутки два часа мог посидеть в камере. Это при условии, если дознаватель захочет отдохнуть или поесть.
Нас передавали из рук в руки для непрерывных истязаний. Факт того, что об меня сломали шесть резиновых дубинок, лишний раз показывает ничем неограниченную жестокость. При избиении не уставали спрашивать: кто велел мне выступать на радио «Свобода» 17 марта? Настойчиво требовали признать себя причастным во взрывах 16 февраля. Оказывается, никто из нас шестерых, так и не взял на себя чужое преступление.
Пять месяцев не знали, в чем конкретно нас обвиняют. На суд повезли в город Гулистан, не выдав копию обвинительного заключения. Мы все твердо требовали у судьи обвинительного, он трусливо от ответа отказался.
Уже вечером выдали обвинительные, а суд отложили на неделю. Нас судили в Ташкентском областном суде, где заседание вел его тогдашний председатель Ташходжаев. Мне предъявили обвинение в систематическом оскорблении и клевете в адрес президента по статье 159 УК, придуманной каримовскими законниками для религиозных оппозиционеров, и которая вовсе не «клеилась» с обвинениями против нас.
Вот один из смешных эпизодов судилища, в котором обвинительная сторона, сама того не ведая, дает процессу политическую окраску. Прокурор, прочитав заранее подготовленные обвинения, хотел добавить несколько слов, чтобы угодить «большому хозяину». Он сказал, указывая рукой на скамью подсудимых: «они хотят демократию. Если сейчас дать народу демократию, в обществе начнется хаос и беспорядок, потому-то народ и не готов к демократии. Он не созрел для нее».
Я внес предложение суду оценить слова прокурора в адрес нашего народа как унизительные и оскорбительные. Суд потребовал разъяснений. Тогда я сказал следующее: «уважаемый председатель, как вам известно, в 1991 году произошли президентские выборы, на которых наш народ демократическим путем, на альтернативной основе избрал своего президента. Если согласиться с мнением прокурора, то народ избрал Каримова в силу своей неготовности к демократии. Иначе он бы избрал президентом другого кандидата. Так выходит по смыслу слов прокурора. Затем предложил суду внести в протокол слова прокурора. Прокурор с визгом отказался от собственных слов.
Еще один не менее важный момент. Председатель, достав из дела один лист бумаги, обратился ко мне и спросил: «это ваша статья? Вы ее тоже читали на радио «Свобода»?». Я узнал текст и ответил утвердительно.
«Здесь вы пишите, что в Узбекистане при принятии закона по бюджету абсолютно отсутствует прозрачность. Верно? Обоснуйте, в каких государствах, какая есть прозрачность?». Я привел пример США. С 1998 года экономика страны вышла с 98 миллиардами профицита. Тем не менее, закон бюджета на 1999 год три месяца обсуждали, но не могли принять. Из-за недостатка финансирования для выплаты зарплаты, Клинтон был вынужден отозвать иностранных послов и консулов. Наш парламент принимает закон по бюджету при первом же чтении, без никаких обсуждений. Ведь госбюджет формируется за счет налогов, взимаемых у населения, поэтому народ имеет право знать про расходы. Парламент должен тщательно и грамотно обсуждать все бюджетные параметры. Это его святая обязанность».
К сожалению, из всего сказанного нами для защиты, в приговор было внесено только лишь то, что мы не признали себя виновными. Причем не в такой категоричной форме, как мы обоснованно доказывали на суде, а так незаметно, как бы для связки слов.
Приговор сочинили так, что при первом чтении было бы страшно родным и близким, которые, вопреки закону, не были допущены в суд. Пришедших международных наблюдателей тоже не пустили. Сам председатель суда мотивировал это тем, что, цитирую его дословно: «это политический суд. Поэтому судебная коллегия сочла нецелесообразным участие посторонних в судебном заседании».
В период судебных процессов нас держали в подвале МВД. Камера, в которую поместили меня, была полтора метра ширины и два метра длины. Посередине кровати находилась вентиляционная труба, которая промерзла настолько, даже образовался иней. Лечь возле этой трубы — значить подорвать здоровье навсегда, если выживешь. В помещение температура +8 +11, не больше. Теплой одежды нет. Чтобы не заболеть, я вынужден был все время двигаться, мало того и кормили очень дурно. Глумились с целью сломать нас морально и физически так, чтобы не оставлять возможности грамотно защищаться на процессе. Сам факт того, что во время суда нас держали в подвале МВД, то есть, в когтях той инстанции, которая вела расследование, говорит о грубом нарушении законности в расследовании. Наступил август. На улице выше +40. Выхожу из подвала весь трясясь, замерзший. От резкой смены температуры мучительно болели внутренности. На суде долго не мог прийти в себя. Наши требования о переводе в Таштюрьму демонстративно игнорировались.
Мне предъявили обвинение, что якобы я систематически оскорблял президента Каримова на радио «Свобода». Когда потребовал привести в качестве доказательства хотя бы одно порочащее слово, то не смогли этого сделать. Им не помог даже эксперт-лингвист при оценке моих публикаций. Стоит упомянуть, что когда на суде речь идет о письменных материалах, то суд согласно УПК, может вынести решение только опираясь на лингвистическую экспертизу.
Тем не менее, суд приговорил нас к длительным годам лишения свободы, меня на 15 лет. Первый год я сидел в ИК 64\01. Далее при отсутствии малейших признаков туберкулеза меня через спецбольницу в Ташкенте перевели в тубзону ИК64\36 в городе Навои (ее закрыли с приходом к власти Мирзиеева). Я уверен в том, что власти планировали мое физическое устранение, только сначала заразив туберкулезом для дальнейшего оправдания перед родным и мировым сообществом. Слава Богу, я не заразился, хотя часто ухаживал за тяжелобольными. В конце 2003 года зону посетили люди из Международного Комитета Красного Креста. Тогда я рассказал региональному руководителю организации Максиму Гудько о том, что не болен туберкулезом. Затем под наблюдением МККК в зоне провели внеочередную процедуру флюорографии. В результате 96 человек, в том числе и меня, признали здоровыми и затем перевели в рабочую зону ИК64\47 в городок Кызылтепа Навоийской области.
В этой зоне работал выгрузчиком. В течение последних десяти лет я выгрузил 8 миллионов 500 тысяч горячих кирпичей. Работал хорошо, но невзирая на это, по окончании срока мне добавили по надуманным причинам еще три года и 6 месяцев. Человек, не покладая рук, годами усердно трудился и в тоже самое время выискивал время побыть преступником и злостным нарушителем. И смешно, и гадко!
Суд по моей раскрутке (продлению срока), состоялся в марте 2014, когда до моего освобождения оставалось семь дней, в административном здании колонии. А это грубо противоречило УПК, в котором говорится об обязательном проведении судебного процесса в здании той инстанции, в рассмотрении которой находится дело.
Ради меня подготовили целый спектакль. В здании, где состоялось судилище, был собран почти весь офицерский состав колонии, несший службу в этот день внутри зоны. Они выстроились у входа в две шеренги и при моем появлении начали угрожать мне расправой, если я не признаю себя виновным и не откажусь от адвоката. Не знаю почему, но такая сцена еще больше вдохновляла меня на борьбу с таким позорным режимом, ибо это и есть их ничтожество перед правдой, чувство собственной слабости перед беспомощным человеком, который у них в плену.
Начался суд. Я обращаюсь к начальнику колонии подполковнику Гадоеву: «Уважаемый начальник! Вот уже десять лет я отбываю срок практически на ваших глазах. Шесть предыдущих лет вы были директором завода, где я работал выгрузчиком, последние четыре года вы начальник колонии. Скажите пожалуйста, на протяжении десяти лет хоть раз был случай, когда я не выполнял дневную норму по выгрузке кирпича?». Он отрицательно покачал головой.
Далее мне просто зачитали подготовленный приговор о лишении свободы на три с половиной года. Уходя, я сказал судье: «я беспомощен, но вы беспомощнее меня!» .
И так, я с новым сроком был переведен в ИК64\07 в поселок Таваксай Бостанлыкского района Ташкентской области. Здесь я был полностью изолирован от внешнего мира: ни свидания с родными, ни переписки, ни телефонных звонков, ни посылок и даже бандеролей.
Внутри зоны мне строго запретили разговаривать с осужденными вне зависимости от уголовной или политической статьи. Я нуждался во всем, зубная паста на протяжении многих месяцев была пределом мечтаний. Только читать книги не было запрещено. Убедился на собственном опыте, что бывают и такие пытки одиночеством. В таких условиях я провел почти четыре кошмарных года…
…После смерти Ислама Каримова в 2016 году и назначения Шавката Мирзиеева временно исполняющим обязанности президента, у многих упало настроение. Многие, в том числе и я, считали Мирзиеева очень жестоким человеком.
Однако, вскоре в стране начались либеральные изменения сумасшедшими темпами. Я решительно взялся за написание жалобы президенту. При отправке спецчасть колонии придумывала различные ухищрения, чтобы не отправлять мои письма. При Каримове за попытку написать жалобу нещадно били и закрывали в изолятор. Тем не менее, до июня тянули отправку, а в июне начали процедуру следующей раскрутки на новый срок.
24 июня 2017 года меня закрыли в ШИЗо за стирку полотенца, оформленное как нарушение режима содержания. Пришлось официально объявить бессрочную голодовку. Пил только воду.
28 августа меня после 64-дневной голодовки привезли из Таштюрьмы обратно в колонию на суд и завели в кабинет начальника. Сидели судья Караев, прокурор, адвокат, предложенный мне судом, и несколько офицеров. Суд решил провести медобследование. Врач, измерив мое давление, сделал заключение о критическом состоянии и суд отложили на сентябрь. При этом судья сказал, если я не прекращаю голодовку, то суд может вынести приговор заочно. Тогда напомнил ему, что согласно УПК, он должен обеспечивать все права обвиняемого для защиты, а именно перенести заседание суда в здание и пригласить моих родных. Судья Караев обещал мне выполнить оба требования. Я, в свою очередь, посулил ему прекратить голодовку, как только увижу своих родных в зале суда. 12 сентября 2017 года меня привезли в Бостанлыкский районный суд. Впервые за 18 с половиной лет мои родные были допущены на процесс. Ранее им только отправляли приговор. Впервые родные узнали, что я не имею никакого отношения к выдвинутым против меня обвинениям и догадались об их фабрикации. Стала понятна и политическая мотивация уголовного дела. Это был мой первый шаг к большой победе.
Суд приговорил меня к трем годам и десяти дням лишения свободы. Подал на апелляцию. 25 декабря апелляционный суд оставил приговор без изменения. Я опять возобновил голодовку и сразу подал кассационную жалобу в Верховный суд и одновременно отправил жалобу президенту. С резолюцией президента дело было рассмотрено в Верховном суде и 23 февраля 2018 года я был освобожден из-под стражи в ИК 64\06.
В 23.40 ночи в сопровождении брата и племянника приехал в родное село Джейнау, что на юге Кашкадарьинской области. Я просил повернуть автомобиль в сторону кладбища, где совершил поклонение у могил отца и мамы, которые так и не дождались моего освобождения. Потом зашел в мечеть и совершил молитву благодарности в адрес президента, коллег- правозащитников, единомышленников и всех тех, кто без колебаний верил в мою невиновность и желал моего скорейшего освобождения. Мы пришли домой в полночь. У ворот нас встретили около 400 человек.
Без месяца 19 лет! Уму непостижимо! Даже врагу не пожелаешь такую участь. За это время я потерял родителей, семью, подорвал здоровье. Все это только за то, что высказал мнение, которое считал правильным.
Я освободился благодаря политической воле Шавката Мирзиеева. Очень хочу, чтобы он не свернул с выбранного политического пути, проявлял гуманность к другим осужденным и дальше. За решеткой находятся еще много узников совести, заслуживающих освобождения и реабилитации. Это нужно всем – народу и государству!
